В пятницу общение с предками проводится в семьях. В субботу принцы и принцессы трех или четырех поколений приходят на праздничную площадь и остаются здесь до самой ночи. Еще позавчера они были разделены, а сегодня собрались вместе для жертвоприношений и молитвы.
Они сидят полукругом перед двумя павильонами, где находятся символы предков и где духи предков с нетерпением ждут ночной трапезы, поскольку эта суббота является днем большого церемониала, продолжающегося двадцать четыре часа. Участникам празднества в течение этого времени запрещается спать.
И все двадцать четыре часа одновременно в нескольких местах демонстрируется программа, отражающая жизнь: прошлую - предков, настоящую - живущих и будущую - на небесах.
Место празднества становится миром, вселенной, которая носит название Бали. Этот мир мы видим в рельефе из подкрашенных в розовый цвет зернышек риса, выставленном в качестве жертвоприношения в одном из павильонов. Люди, животные и боги согласованно двигаются в этом сказочном мире, который ко всему прочему дает представление о высоком мастерстве балийцев, умеющих использовать самые различные материалы (в данном случае рис) и владеющих сложнейшими техническими приемами.
Путь от изображения вселенной к символическому местопребыванию богов, иными словами, путь на небо, на то самое, которое простирается над островом, недалек. Всего два шага - и мы стоим перед башней для высшего жертвоприношения, «панггуньян», в честь троицы богов - Шивы, Брахмы и Вишну, приглашенных на праздник и, в представлении балийцев, присутствующих на нем. Теперь они находятся рядом с главами молящегося семейства, хотя и нет их изображений - ни скульптурных, ни живописных. Лишь три шелковых священных зонта наверху, над башней, свидетельствуют об их присутствии: красный зонт - символ Брахмы, черный - Вишну, белый - Шивы.
В хижинах за праздничной площадью - обычная, будничная картина балийской деревни. Женщины отбирают и чистят овощи и перебирают рис: для предков все должно быть самым лучшим - ни одного раздробленного зернышка, ни одного порченого плода. Все компоненты священной трапезы вечером попадут в большой черный котел совершенно чистыми. В этом котле старая жрица в соответствии со строгим ритуалом будет готовить еду для предков.
У нее есть и другие обязанности. Перед высокой постройкой в углу участка висит лампа, предназначенная для душ предков. Жрица должна опустить ее и зажечь в яичной скорлупе огонь (та же процедура, которую мы уже видели перед кремацией). Потом лампу надо поднять на прежнее место - теперь души предков присутствуют на празднике.
В течение часа княжеская семья (более ста человек) сидит, теперь уже образовав круг. При этом ведут себя они не так серьезно, как, казалось бы, следовало вести на храмовом празднике. Кто-то из принцев беседует на темы, не имеющие никакого отношения к предкам, кто-то во всю зевает.
Затем по громкоговорителю звучат молитвы на старобалийском - языке древней цивилизации острова, непонятном присутствующему народу. Появляются жрецы в белых одеждах, в красных, похожих па тиары головных уборах. Они поднимаются к предкам.
Община внизу получает цветы и благовонные палочки. Люди держат их между ладонями, благоговейно поднимают над головой, повторяя этот жест не менее двенадцати раз. Старая жрица окропляет собравшихся святой водой. На этом ритуал жертвоприношения, час соединения с предками заканчивается. Круг размыкается. Всегда, когда кажется, что балийский праздник закончен, начинается что-то такое, что служит его продолжением. Так и сейчас. В зале рядом с праздничной площадью музыканты гамелана расставляют инструменты. За старым фиолетовым, расшитым золотом занавесом одеваются и надевают украшения танцовщицы. В тесном помещении происходит маленькое чудо превращения, которое длится потом часами. Бесконечно звучит гамелан, но все ждут легонг, которым начинаются танцы.
У большого гамелана занимает свое место самый старый член княжеской семьи. Он получает возможность сыграть на ударном инструменте гамелана, и это для него большая честь. Звучит великолепное вступление к танцу, который будут исполнять принцессы княжеского дома.
В танцах отчетливо просматривается осознание танцовщицами предполагаемого присутствия душ предков. Их увлеченность и самоотдача непередаваемы. Они будто пребывают в невесомости, и зрители на время забывают, что перед ними представление. Девушки не танцуют, они живут в танце, хотя и дают понять, что танец мимолетен, преходящ, как и сама жизнь. Прекрасно лишь то, что касается предков и последнего очищения их душ. Прекрасны золотые башни, таинственно мерцающие в свете факелов, прекрасна сцепа, которая разыгрывается сейчас в глубине праздничной площади: женщина несет на голове золотую, благородных очертаний чашу, а мужчины идут за ней, держа над ее головой златотканые священные зонты. Размеренным шагом маленькая процессия, сопровождаемая звуками гонга, покидает площадь и, пройдя между колышущимися огнями факелов, исчезает во тьме.
- Они пошли за святой водой для трапезы душ предков,- шепчет мне принц Бангли, который на празднике не отходит от меня ни на шаг.
Ярко освещен и средний павильон со всеми драгоценными жертвоприношениями - короной и бархатным одеянием в центре. У его основания садится жрица - старая (ей не меньше семидесяти лет), но стройная, как тополь, балийка. Теперь она будет готовить пищу для предков. Помощницы приносят ей старательно подготовленные продукты. Тем временем на площадь возвращается процессия со святой водой, взятой из освященного источника. Раздувается огонь, и жрица приступает к своей ночной работе.
Следуя строгому, соблюдаемому столетиями ритуалу, она готовит рис в черном котле. Более молодые женщины наблюдают за ее священнодействием, сидя на корточках перед павильоном и на высоких ступеньках бамбуковой башни. По-прежнему, как и целый день до этого, звучат гамеланы. Над площадью воцаряется таинственная напряженность, хотя кажется, что ничего существенного не происходит.
Уже полночь, однако часы на Бали следуют ритму, который не имеет ничего общего с нашим. Туристы из неазиатских стран, приезжающие на Бали, даже жалуются иногда, что местные праздники, танцы и театральные представления слишком затянуты. Естественно, ведь они предназначены для того, кто наблюдает за ними полный ожидания и готовности к постоянной смене впечатлений.
Пришедший на праздник балиец - это не зритель, а участник. Для него весь сценарий - отрезок жизни, происходящий на земле между рождением и смертью и одновременно позволяющий увидеть, что происходит с душой по ту сторону земного существования, когда она не связана земной оболочкой. Кажется, что в глазах жрицы, не утратившей бодрости, хотя она в непрерывной работе с самого утра, уже отражается нечто, связанное с пониманием потустороннего мира, от которого она сама уже недалека. Сознание того, что она делает нечто решающее для последнего очищения душ давно умерших людей, придает ей силы, ибо она уверена, что после ее смерти потомки сделают для нее то же самое.
Последний из сидящих на краю праздничной площади бедняков, как ни далек он от блеска церемонии очищения, чувствует себя принадлежащим к этому кругу судьбы, в котором и ему, если он будет вести соответствующий образ жизни, может быть, доведется когда-нибудь побывать.
Как ни велико различие социального и общественного положения на Бали разных слоев населения, все балийцы, даже 95 процентов принадлежащих к низшей касте судр, которых часто по ошибке не причисляют ни к какой касте, испытывают чувство сопричастности, принадлежности к космосу, называемому Бали. В этом Бали прямо противоположен Индии, где изгои или люди, не относящиеся ни к одной из каст, еще сегодня, несмотря на все законы, призванные положить конец их униженному положению, были и остаются отверженными.
Внезапно вспыхивает открытый огонь, на котором варится рис для предков, и весь павильон освещается ярко-красным светом, в котором сидящая возле котла жрица напоминает своей горделивой осанкой богиню, существо из другого мира, что еще больше подчеркивает ее отрешенный взгляд. Но уже в следующую минуту она возвращается к действительности - опускает большой черпак в котел и начинает раскладывать дымящийся рис в приготовленные миски. После того как миски наполнены, процессия несет еду для душ предков к павильону, где в свете факелов отчетливо видны высокие, красные, с козырьками, защищающими глаза от света, головные уборы жрецов.
В то время как приготовление трапезы для душ предков шло на глазах у всех, кормление происходит лишь в кругу княжеского рода. Это интимный процесс, последняя прощальная трапеза живущих вместе с мертвыми. Теперь, как надеются и верят потомки, души усопших отправятся на небо, откуда уже нет возврата; на этом круговорот возрождения заканчивается, поэтому процедура трапезы продолжается не быстро. Она сопровождается чтением священных текстов на древнебалийском языке. Члены княжеского рода, похоже, знают этот язык, но вряд ли вслушиваются в текст.
Несмотря на то что уже поздняя ночь, праздник продолжается. На том месте, где вечером обычно устраиваются танцы, на бамбуковых кольях натягивают экран, который снизу прижимается стволом банана, и кукловод-даланг зажигает за экраном обычную керосиновую лампу, служащую единственным источником света для театра теней, этого имеющего более чем тысячелетний возраст предшественника нашего телевидения.
Непосвященный, вероятно, спросит: «Что должен означать кукольный театр теперь, когда наступает час прощания с предками?» Наверное, это новый, открывающийся мир в малом, мир, в котором, согласно древним легендам из известных нам индийских эпосов «Махабха-рата» и «Рамаяна», изображается борьба добра со злом, такая же, какая происходит в действительности, и здесь, на празднике Балигиа, она должна найти свое окончательное завершение для душ умерших.
В этом многоплановом празднике нет ничего случайного. Все взаимосвязано и взаимообусловлено и имеет свое точное назначение в ритуале. Здесь в «ваянг-кули-те» перед прощанием с душами предков открывается новый мир - мир древнего прошлого, но одновременно и зеркало настоящего и будущего. Экран изображает небо, ствол банана - землю. Он заполняется искусно вырезанными из кожи фигурками подобно тому, как Земля заселяется людьми. Керосиновая лампа олицетворяет солнце, даланг - всесильное божество, которое управляет всем.
Рядом с далангом его помощники, позади - маленькая музыкальная группа - «гендер-ваянг». Вначале даланг, в лице которого соединяются режиссер-постановщик, кукловод, музыкальный аранжировщик и чтец всех ролей, делает жертвоприношение присутствующим богам: ведь помимо того, что даланг - представитель столь разностороннего искусства, на освоение которого потребовался целый год, он еще и жрец.
Вступительному жертвоприношению в этом спектакле (а его можно рассматривать как своеобразное жертвоприношение в большом многодневном жертвенном ритуале в честь предков) уделяется особое внимание. После того как жертвоприношение состоялось, даланг трижды бьет в большой ящик, где хранятся фигурки ваянга. Эти удары служат одновременно и сигналом к началу давно ожидаемого представления, и пробуждением кукол к жизни. Теперь они больше не куклы - они боги и люди, благородные и злодеи, священники, волшебники, убийцы - живые существа, находящиеся на земле и на небесах. Далапг достает их из ящика и с помощью ассистентов раскладывает на стволе банана: добрых - направо, злых - налево. В центре бананового ствола имеется искусно вырезанный в виде листа символ начала и пауз, представляющий собой одновременно древо жизни, символ начала и конца.
Представление - широко известный эпизод из «Махабхараты». Он является подготовкой к тому, что и составляет основу праздника Балигиа,- сожжению символов душ, которое производится священниками после окончания трапезы и повторного, уже последнего окропления святой водой под нарастающие звуки гамелана. Пламя ненадолго вспыхивает и гаснет. Конец по сравнению со всем остальным праздником довольно бесцветен. - Он подобен концу многих важных дел в нашей жизни,- замечает принц Бангли.
После сожжения пепел символов душ ссыпают в «секах» - редко встречающиеся желтые внутри кокосовые орехи, которые хранятся в павильоне духов предков. Завтра утром их торжественно отнесут к золотым башням, символам последнего очищения, после которого в действительности не останется уже ничего, кроме горстки бетой золы.